Что касается участия Добиньи в моей судьбе, я бесконечно благодарен ему за многое. Я встретился с ним в Лондоне, в период известных парижских событий (восстание Коммуны). Я был немного смущен. Видя моё смущение, Добиньи похвально отозвался о некоторых моих видах Темзы. Именно Добиньи представил меня Дюран-Рюэлю, благодаря которому многие мои друзья и я сам не умерли с голода. Такие вещи не забываются. Потом был еще один поступок, который меня глубоко тронул: Добиньи купил у Дюран-Рюэля одну из моих картин голландского периода. К тому же Добиньи человек чести: он вышел из состава жюри Салона того времени, потому что мне и моим друзьям было отказано в приеме работ на выставку.

Единственный талантливый художник-маринист нашего времени, Йонгкинд, сейчас потерян для искусства (Моне говорит о пристрастии Йонгкинда к алкоголю - прим. мое)<...> Вы можете попробовать свои силы в этом жанре <...> Надеюсь, вы не откажетесь прислать мне в качестве подарка небольшой эскиз. Вы же знаете, как много это для меня значит.

Мы говорили о Моне <...> Здесь, у торговца картинами на улице Ла-файетт, есть Вид Парижа <...> который мог бы стать произведением, достойным великих мастеров, если бы детали составляли единство. Этот мальчик может стать замечательным художником.

В ответ на Ваше сообщение о женитьбе разрешите мне написать несколько строчек, напоминающих о прошлом. Но прежде позвольте поздравить Вас с заключением супружеского союза. Я имел удовольствие видеть Вашу жену раньше. Она всегда была так приветлива и любезна с художниками.
Уже давно прихоть судьбы и жизненная необходимость нас развели в разные стороны, но я всегда внимательно следил за Вашими успехами; <...> я всегда пытался быть в курсе Вашей работы. Как далеко то время, когда мы ходили писать пейзажи в долину Руэлль, в Сент-Адресс, Трувилль или в Онфлер с добрым, могучим и несчастным Йонгкиндом. <...> Я старею и сожалею лишь об одном: среди памятных вещей, бережно сохраняемых мною, нет ни одной Вашей картины <...> которая бы напоминала о годах юности, борьбы, замешательства, <...> а также разочарований. Этот подарок был бы мне очень дорог, <...> я прошу его не потому, что ваши картины приобрели значительную ценность. Поступайте, как сочтете нужным, дорогой Моне, но знайте, что для меня будет большим удовольствием иметь что-то на память о Вас. Вы превзошли самого себя. Для Вас закончились годы испытаний и нужды. Прошу Вас выполнить мою просьбу побыстрее, так как я старею с каждым днем.

Я был тронут и в то же время польщен Вашей просьбой. <...> Я постараюсь подарить Вам то, что будет достойно Вас <...> Вы знаете о моем к Вам расположении и признательности. Я не забыл, что Вы первый научили меня видеть и понимать. Как и Вы, я много раз вспоминал первые уроки живописи и те замечательные прогулки в компании с Йонгкиндом и Курбе. Я был рад узнать, что Вы тоже сохранили память о них. Я надеюсь этой зимой приехать к Вам и поговорить о прошлом. Ваш старый друг.

Я провел <...> прекрасную неделю... Недавно я ездил на восемь дней в маленькую деревушку Шайи, что рядом с лесом Фонтенбло. Со мной был мой друг Моне, которому особенно удаются пейзажи. Он дал мне несколько полезных советов.

Художник Курбе нанес нам визит, чтобы увидеть картину Моне (Завтрак на траве). Курбе был очарован. Всего к нам пришло около двадцати художников, и все восхищались картиной, хотя она еще не окончена (разумеется, я не говорю о моем произведении). Картина Моне наделает много шума на Выставке.

Мы составили прошение об открытии Выставки отверженных; оно было поддержано всеми значительными художниками Парижа. Однако наши старания оказались напрасными<...>
Итак, мы решили снимать каждый год большое помещение, где будем выставлять картины <...> пригласим художников, которые захотят прислать нам свои работы. Курбе, Коро, Диаз, Добиньи и многие другие уже пообещали прислать нам картины и всячески поддерживают нашу идею. С этими людьми и с Клодом Моне, который талантливее их всех, мы уверены в успехе. Вот увидите, о нас еще заговорят.

Я лучше других знаю, какую ценность представляет картина (Женщины в саду), которую я купил у Вас, и очень сожалею, что не так богат, чтобы предложить Вам большую цену.

Мой дорогой Мане, я часто думаю о Вас и о том, сколько я Вам должен. Вы так любезны, что не потребовали с меня денег, которых Вам самому не хватает <...>
Я с радостью узнал об успехах Ваших работ, по-видимому, у Вас получилось что-то ошеломляющее.

Я только что узнал горькую новость - умер наш бедный Мане. Буду в Париже завтра вечером: брат покойного хочет, чтобы я помог опустить гроб в могилу. А мне еще нужно приобрести траурный костюм.

Да, несчастный Мане был моим другом, и я платил ему тем же. Меня приводит в отчаянье всеобщее молчание и несправедливое отношение к его памяти и великому таланту.

Господин министр,

имею честь от имени группы нижеподписавшихся предложить в дар государству Олимпию Мане. Мы уверены, что являемся представителями и выразителями мнения большинства художников, писателей и любителей искусства, которые уже давно осознали, какое значительное место должен занимать в истории этот живописец, преждевременно похищенный смертью у искусства и у своей страны.
<...> По признанию большинства интересующихся французской живописью, роль Эдуара Мане была решающей. Он не только внес личный вклад в искусство, но и сам был носителем прогресса. Вот почему нам показалось недопустимым, чтобы его творчество не было представлено в наших национальных коллекциях, чтобы мастер не имел входа чуда, куда уже допущены ученики. Кроме того, мы с беспокойством наблюдаем постоянное движение художественного рынка, конкуренцию с Америкой в закупках, продажу на другой континент стольких произведений искусства, являющихся радостью и гордостью Франции. Мы хотим удержать одну из наиболее характерных картин Мане, в которой он выявляется в эпоху развернутой победоносной борьбы мастером своего видения и своего ремесла.
Господин министр, мы вручаем в ваши руки Олимпию. Мы желаем увидеть ее занявшей место в Лувре, среди произведений французской школы. Если регламент препятствует непосредственному вхождению картины в Лувр, то мы считаем, что Люксембургский музей как раз предназначен для принятия Олимпии и для ее сохранения до конца срока".

Я нахожусь далеко от Парижа. Я не могу любоваться Нашими работами в галерее Пти, но мне почти каждый день доставляют письма, рассказывающие о Ваших успехах. Я Вас поздравляю. <...>
У меня прекрасный вид на море и садик, в котором немного цветов. Вы бы превратили это в нечто чудесное.

Я вам очень признательна за беспокойство по поводу моего состояния. Правда втом, что ненастье и годы являются единственными причинами моих болезней; я превращаюсь в старую даму с бронхитом. <...> Вы кокетничаете, но я знаю, что сейчас вы вдохновенно работаете и создаете удивительные вещи... Мы часто говорим о Вас С Малларме, нашим единомышленником и Вашим большим другом.

Вы, должно быть, считаете меня очень забывчивым? Я столько раз хотел к вам приехать и сказать, как мне нравятся Ваши картины в галерее у Дюран-Рюэля. Но я очень занят здесь и приезжаю в Париж лишь на несколько часов; и еще я надеюсь, что Вы договоритесь с Малларме и приедете вместе ко мне в Живерни.
Надеюсь, галерея Гупиль предупредила Вас о новой выставке из десятка моих картин, которые я им недавно продал? Мне бы хотелось знать ваше мнение.

Я Вам очень признательна за ТО, что не забываете меня, и за Ваши добрые слова о моих ничтожных картинах у Дюран-Рюэля. Я тронута еще и потому, что это был полный провал, как Вы сами знаете. <...>
Вы наконец-то победили эту упрямую публику. В галерее Гупиль можно было встретить столько до предела восторженных людей, и с Вашей стороны было большим кокетством спрашивать о произведенном впечатлении; это восхитительно, и Вы об этом прекрасно знаете...
В четверг я виделась с Малларме. Я буду очень удивлена, если этот прекрасный человек не выразит Вам своего восхищения в письме. Мы оба готовы навестить Вас в Живерни.

Я сожалею, что не увидел ее* в последний раз перед моим отъездом. Как печально думать, что ее больше нет с нами: она была так умна и талантлива. <...> Это очень, очень печально и тяжело видеть, что друзья уходят так рано. Сколько еще нас осталось?

*Берта Моризо, и замужестве мадам Эжен Мане, умерла 2 марта 1895 г.

Мы договорились насчет среды*.
Надеюсь, что Сезанн еще не уедет и будет с нами, но он такой странный, так боязливо встречает новые лица, я боюсь, что он не придет, несмотря на все свое желание познакомиться с Вами. Какое несчастье, что этот человек не имел в жизни большой поддержки. Это настоящий художник, дошедший до того, что слишком в себе сомневается. Он нуждается в ободрении, поэтому-то он и отнесся так чувствительно к вашей статье!

*Моне приглашает Жеффруа познакомиться с Сезанном в Живерни. 28 ноября 1894 г. Моне пригласил на обед Сезанна, Жеффруа, Мирбо, Родена и Клемансо.

Скажу Вам, как я был счастлив той моральной поддержкой, которую встретил в Вас и которая служит стимулом для моей живописи.

Я продолжаю успешно работать. Из всех ныне живущих художников я уважаю лишь Моне и Ренуара.

Кажется, я говорил уже Вам, что Моне живет в Живерни. Мне бы хотелось, чтобы художественное влияние, которое этот мастер, несомненно, должен оказывать на более или менее близко его окружающих, имеющих к нему какое-либо отношение, не было бы более сильным, чем это абсолютно необходимо для молодого и трудолюбивого художника.
Если встретите мастера (Моне), которым мы оба восторгаемся, напомните ему обо мне. Он, кажется, не любит, когда ему надоедают, но, поверив в мою искренность, он, может быть, не рассердится.

Он (Бракмон) также обратил внимание на некоторые грубо выполненные работы Моне, среди которых голландский пейзаж*, где мазки так выпуклы, что отбрасывают тень на полотно (ты не можешь себе представить, как мне это неприятно). Только небо на картине показано тонко. Я не могу согласиться с таким пониманием искусства.

*Одна из версий Поля тюльпанов (Амстердам. Городской мрей), представленная на IV международной выставке художников, в галерее Жоржа Пти, 1887

Я тебе уже говорил, что в картинах Моне нет ничего нового по сравнению с прежними работами. Так думают почти все художники. Дега еще строже: он говорит, что эти картины сделаны для продажи. Вообще он всегда утверждал, что картины Моне - это только красивые декорации. Ренуар тоже считает, что последние работы Моне - шаг назад.
У Дюрана я встретил Моне. Я как раз читал статью, где его глупейшим образом критиковали, приводя самые нелепые доводы (на что я ему указал), и так же глупо хвалили. Помимо этого мы не говорили о живописи, к чему, он меня не поймет...

Вчера открылась выставка* Моне в галерее у Дюран-Рюэля. Я пошел туда очень взволнованный и не мог оторвать глаз от чудесных Заходов солнца Моне.
Полотна очаровательны, и, бесспорно, в них чувствуется рука мастера. Но так как, чтобы развиваться, мы должны смотреть шире, я задался вопросом, чего здесь не хватает. Очень трудно определить недостатки; здесь присутствует точность линий и гармония. Я бы подверг критике спокойную манеру видения предмета. Цвета скорее нежные, чем яркие, рисунок хорош, но расплывчат, особенно в глубине картины. Но все равно, это великий художник!
Ясно, что это полный успех; неудивительно, что полотна так притягательны, в этих полотнах чувствуется спокойная уверенность.
Мирбо говорил мне о твоих лесных пейзажах, он считает их очень хорошими, как и Моне.

*Там были представлены пятнадцать версий Стогов.

Сожалею, что ты здесь не появишься до закрытия выставки Моне; его Соборы разойдутся в разные стороны, а их нужно смотреть в единстве. У молодежи картины вызывают много споров, равно как и у почитателей Моне. Меня потрясло такое необычайное мастерство. Сезанн, которого я встретил вчера в галерее Дюран-Рюэля, так же, как и я, считает это творчеством решительного и уравновешенного человека. По моему мнению, так передать неуловимые оттенки мог только он и никто другой. Некоторые художники отрицают необходимость таких творческих исканий, однако лично я считаю всякое искание закономерным, когда оно выражено так точно.

Ты знаешь, что Соборы Моне были затуманенными, что придавало им известное таинственное очарование.

Дорогой друг,
постарайтесь приехать в понедельник, как было условлено, все мои ирисы расцветут, а позже будет много отцветших.
Вот название японского растения, которое мне прислали из Бельгии: Crythrochaete. Поговорите о нем с господином Годфруа и пришлите мне сведения об этой культуре.

Мой дорогой Марсиаль,
этим утром я получил фотографии Постава, которые доставили мне большое удовольствие. Большое Вам за них спасибо, и особенно за ту, где Вы сняты оба.
Надеюсь, что теперь всё улажено с руководством Министерства искусств, и что скоро они получат картины, которые будут вывешены в Люксембургском музее. <...>
Как только Вы начнете заниматься организацией выставки Гюстава, не забудьте сообщить мне об этом, и располагайте мной без стеснения. Мне будет приятно сделать что-то в память о нем.

Восемь дней назад несчастный Сислей попросил меня зайти к нему, и в тот день я отчетливо понял, что он хотел попрощаться. Бедный друг, несчастные дети!

Мой дорогой друг,
сейчас я занимаюсь продажей картин, чтобы помочь двум детям Сислея, оставшимся без средств к существованию. В мастерской их отца нашлось слишком мало картин, и было решено добавить к ним работы его друзей с тем, чтобы продажа картин обеспечила несчастных детей самым необходимым.
Многие из тех, кто начинал вместе с нами, хотят помочь; и я подумал, что если бы Ваша мать была жива, она была бы рада присоединиться к этому доброму делу. И если вы считаете, что могли бы расстаться с одной из ее картин, пусть это будет дань памяти Вашей матери и помощь, ее и Ваша, в этом добром деле <...>
Что касается нас, мы отдаем лучшие из наших работ, чтобы эта продажа принесла побольше денег детям Сислея.

Я живу у родителей и почти каждый день бываю у Моне, который, между прочим, выглядит немного постаревшим. Клод так беден, что ему даже не на что купить еду. Однако я все-таки доволен, потому что для занятий живописью Моне-хорошая компания.

Если хотите знать, в каком положении я нахожусь и как я прожил последние восемь дней <...> спросите об этом у Ренуара, который приносил нам хлеба из дома, чтобы мы не умерли с голода.

Примите мои поздравления по поводу статьи о Ренуаре. Он действительно прекрасный и редкий художник.

Вы можете себе представить, каким ударом для меня стала смерть Ренуара: он унес с собой часть моей жизни. Вот уже три дня я вспоминаю наши молодые годы, годы борьбы и надежд <...> Так тяжело остаться одному, хотя и это не надолго. Я чувствую, что с каждым днем старею все больше, хотя мне твердят об обратном.

Я только что получил письмо от господ Бернхеймов, которые просят меня обратиться к брату Дега, чтобы он назначил их, наравне с Вами, оценщиками на публичной распродаже <...> Хотя я и не знаю брата Дега, мое преклонение перед талантом последнего, наша дружба в молодости и совместная борьба дают мне право <...> обратиться к этому человеку с письмом.

В данный момент мой брат устроил выставку Клода Моне, мне очень хочется посмотреть ее. Между прочим, ее посетил Ги де Мопассан.

Но кто же будет в фигурной живописи тем, чем стал Клод Моне в пейзаже? Художником же будущего может стать невиданный еще колорист. Мане был его предтечей, но, как тебе известно, импрессионисты уже добились более яркого цвета, чем Мане.

Мой дорогой мэтр,
и я почувствовал перед Вашими Венециями, перед удивительным толкованием этих мотивов, так хорошо мне знакомых, такое же огромное и сильное волнение, как то, что я испытал около 1879 г. в выставочном зале Vie moderne перед Вашими Вокзалами, Вашими Декорированными улицами, Вашими Деревьями в цвету - волнение, которое решило мою судьбу.
Искусство Моне всегда волновало меня. Всегда я черпал в нем указания, и в дни уныния и сомнений Моне был мне другом и руководителем. И эти Венеции еще более сильные, где всё согласуется с выражением Вашей воли, где ни одна деталь не противоречит чувству, где Вы достигли того гениального жертвования подробностями, которое нам всегда советовал Делакруа, я восхищаюсь ими, как самым высоким выражением Вашего искусства.

Если с самого начала несправедливая критика оставляла меня равнодушным, то теперь я безучастно воспринимаю хвалебные речи дураков, снобов и торговцев. Мне дорого мнение такого человека, как Вы <...> Сожалею, что состояние Вашего здоровья не дает нам возможности увидеться.

Дорогой Морис Дени,
пишу, чтобы засвидетельствовать мою симпатию к Вам. Я был очень рад получить фотографию с видами Малого дворца. К сожалению, я ужасный домосед и совсем не бываю в Париже; но если однажды я туда приеду, непременно зайду в Малый дворец.

Два события значительно повлияли на мою жизнь и перевернули в ней всё до самого основания. Это были концерт Вагнера и выставка импрессионистов в Москве*, в первую очередь Стог сена Моне. В первый раз я увидел это полотно и <...> со смущением понял, что сюжет может быть лишним в картине <...> Всё это было так необычно для меня, что я был просто неспособен сделать простые выводы из полученного опыта. Ясным для меня было одно: у него такая мощная палитра, о которой я даже не подозревал, и которая была недоступна мне до поры, всё здесь было выше моих самых смелых мечтаний. В произведениях Моне живопись получила невиданную силу и размах. Но невольно сюжет, бывший прежде неотъемлемой частью картины, стал чем-то незначительным.

*Зимой 1896-1897 гг.

Мой дорогой Роден,
как мне выразить свою радость по поводу подаренной Вами бронзовой скульптуры. Я поместил ее в своей мастерской, чтобы постоянно любоваться ею. Я вернулся, очарованный Вашими Вратами и всем увиденным у вас.

Речь идет о выставке, которую я согласился устроить у Пти. Из живописцев буду только я, из скульпторов - Роден. Это дело серьезное - выставка длительностью в три месяца и проходящая одновременно с Всемирной выставкой, на глазах у наехавших в Париж иностранцев. Итак, мне нужно известное число картин, поскольку я хочу выборочно показать и то, что я сделал раньше, и новые вещи, которые привезу отсюда. Поэтому прошу Вашего содействия. Выставка имеет шансы на успех и будет для Вас подходящим случаем кое-что продать.

Письмо Ваше меня обрадовало. Вы знаете, как оба мы углубились в изучение природы, от этого страдают дружеские отношения, но обоюдное братское чувство, подлинная любовь к искусству навсегда сделали нас друзьями, поэтому я счастлив, получив Ваше письмо. С годами тяжелее терять друга или видеть его равнодушие; при этой мысли я тоже страдаю. Я продолжаю питать неизменное восхищение к художнику, который помог мне воспринять свет, облака, море и соборы, которые я всегда любил, и красота которых, развернувшаяся через Ваше посредство в полном блеске, поразила меня глубочайшим образом.
Неизменно Ваш, мой милый друг, мой спутник, составляющий вместе с дорогими Мирбо и Жеффруа группу, которую я люблю.

Только вчера я смог пойти в Салон <...> Наконец я увидел Вашего Бальзака; и хотя я был уверен, что увижу прекрасную работу, действительность превзошла все мои ожидания, говорю Вам это со всей искренностью. Пусть Вас не беспокоят нападки, никогда еще Ваше искусство не достигало таких высот: это совершенно, прекрасно и величественно, и я постоянно о нем думаю.

Мой очень дорогой друг,
Вы меня осчастливили оценкой моего Бальзака. Благодарю. Ваше мнение очень важно для меня, я ценю Вашу поддержку. Ведь я был оглушен залпом ругательств, схожим с тем, который Вы получили в свое время, когда было в моде смеяться над тем, как Вы передаете воздушность пейзажа. <...> Ваша победоносная выставка также придает силы всем преследуемым художникам, в том числе и мне.
Какие эффекты, никогда до Вас не употреблявшиеся, и этот собор в тумане!
Ваш старый друг.

Вы просите меня сказать Вам. что я думаю о Родене.
<...> Я могу только выразить свое глубочайшее восхищение этим человеком. В наше время он один такой и принадлежит к самым великим.

Мой дорогой мэтр,
наилучшие мои пожелания, Моне <...> благодарю за участие в выставке и за Вашу подписку... Так хорошо, дружище, время от времени чувствовать себя ближе друг другу.
Ваш почитатель.

Мой дорогой Роден.
Я тронут Вашими теплыми пожеланиями и спасибо за подарок. При первой же моей поездке в Париж я постараюсь Вас увидеть, а также пойду посмотреть, какое впечатление произвел Мыслитель в Пантеоне.
Остаюсь Вашим почитателем и другом.

Я полностью поддерживаю Ваш проект создания Музея Родена, и счастлив засвидетельствовать мое восхищение великим скульптором.

Я глубоко сожалею о том, что памятник Золя не был поручен Родену.
Тогда <...> к кому же обратиться? Ну, что же! К молодому скульптору, подающему хорошие надежды, который в подобном случае сможет доказать это - я сейчас думаю о Майоле. По-моему, он - единственный, за исключением Родена.

Дорогой господин Надар,
Я слышал, что Вам нужны некоторые декорации, чтобы сделать портреты моего пасынка Ж.-П.Ошеде и его невесты. Я же прошу Вас сфотографировать их насколько возможно просто.
Заметьте, что я не говорю, насколько возможно хорошо, так как знаю о Вашем мастерстве при работе с моделями. Я Вам это говорю, чтобы напомнить, что мне нравятся фотографии очень простые, лишенные всякой искусственности.
Спасибо за то, что остаетесь нашим другом.

В нем чувствуется художник-маринист высокого класса. Но он трактует этот жанр по-своему, и я нахожу в этом глубокую любовь к действительности. В его морских пейзажах всегда можно заметить кусочек мола, угол набережной, что-нибудь, указывающее на дату и место. Кажется, он испытывает слабость к пароходам. К тому же он любит воду, как женщину; знает каждую часть судна и каждую мачту рангоута.
<...> Я очень люблю творчество Клода Моне, он настоящий художник. Я бы хотел обратить внимание на его особую склонность к современным мотивам в живописи. Я поддерживаю его стремление искать сюжеты для картин в окружающем мире. А еще я его поздравляю за умение рисовать, за взгляд прямой и правдивый, за принадлежность к великой школе натуралистов. Отличительной чертой его таланта является необыкновенная легкость исполнения, гибкий ум и живое и быстрое восприятие любой темы.
Я не беспокоюсь о нем. Он будет властвовать над толпой, когда этого захочет. А те, кто в этом году смеется над его намеренно шероховатым морским пейзажем, должны были бы вспомнить о картине с женщиной в зеленом платье 1866 г. Тот, кто смог так написать ткань - в совершенстве владеет своим ремеслом и осваивает новые приемы, словом, делает то. что считает нужным. Я жду от него только самого хорошего, правильного и настоящего.

Мой дорогой Золя,
Вы были так любезны, прислав мне Творчество. Я очень признателен Вам за это. Я всегда с большим удовольствием читаю Ваши книги, а этот роман интересен мне вдвойне, потому-что он поднимает проблемы искусства, о которых мы с Вами спорим так долго. Я только что его прочитал, и, уверяю Вас, роман поразил и взволновал меня.
Вы намеренно сделали так, чтобы ни один из Ваших персонажей не походил на кого-то из нас. Но, несмотря на это, боюсь, что среди недоброжелателей из прессы и публики найдутся такие, кто будет сравнивать нас с художниками-неудачниками из Вашего романа, чего, я надеюсь, Вам совсем не хотелось. Извините за такие слова. Я Вас не критикую. Я прочитал Творчество с большим удовольствием, и каждая страница разбудила во мне массу воспоминаний. К тому же Вам известно о моем фанатическом восхищении Вашим талантом. Но я так давно борюсь, что у меня есть опасения, что в момент успеха недоброжелатели воспользуются Вашей книгой, чтобы нас уничтожить.

Мой дорогой Золя,
еще раз от всего сердца говорю Вам "браво" за вашу стойкость духа и мужество*.
Ваш старый друг

*Моне пишет это на следующий день после знаменитой статьи Золя "J'accuse", L'Aurore. 13 января 1898.

Первая мысль, которая приходит в голову, когда смотришь на полную серию Стогов или Соборов, что Моне упростил себе задачу, повторяя один сюжет несколько раз. И после первых двух-трех картин остальные дались ему без усилий. Можно было подумать, что, выполняя эти серии, художник захотел облегчить свою работу и добиться наибольшего количества картин с наименьшими усилиями. Но правда в том, что всё как раз наоборот. С тех пор, как мастер занялся сериями, картин он написал меньше, чем раньше. Оказалось, что изображать различные сюжеты в единственном варианте было гораздо легче, чем бесконечно повторять один и тот же сюжет при разном освещении. Уловить мимолетные нюансы предмета с тем, чтобы передать их на полотне, - такая работа требует тонкости, особого видения и специальных навыков. Чтобы так рисовать, нужно видеть вещи абстрактно. Необходимо постараться выявить в неподвижном объекте ускользающий момент и сделать это быстро, так как трудноуловимые эффекты, появляясь на короткое время, мгновенно сменяют друг друга. Если глаз художника не успеет их выделить, то получится путаница <...>
Он перенес годы испытаний и нищеты с поразительной силой характера. Успех, пришедший позднее, не изменил художника. Он не искал особых почестей, которых добиваются некоторые художники, и в частности, отказался от награждения орденом Почетного легиона. К тому же Клод настоящий друг. Он чаще других хвалил работы Дега, Писсарро, Сезанна, Ренуара и Сислея. Также он выражал свое восхищение творчеством Мане и ценил его поддержку <...>
Постоянно в центре его внимания была вода. Где бы он ни работал, море, пруд становились неотъемлемой частью картин. Он запечатлел на своих полотнах самые красивые места Живерни. Кувшинки и пруд вдохновили художника на написание целой серии картин. В конце карьеры он возвращается к ним снова, но в особой живописной манере. Теперь художник работает над декоративными панно.

В прошлом году в этой самой местности я часто сопровождал Клода Моне, когда он отправлялся на поиски впечатлений. Поистине, это был уже не живописец, а охотник. За ним шли дети: они несли его полотна, пять-шесть полотен, изображающих один и тот же пейзаж в разные часы дня и при различном освещении.
Художник брался то за одно, то за другое из этих полотен, сообразно состоянию неба. И, сидя перед изображаемым пейзажем, он выжидал, подстерегая солнечный свет и тени, схватывал несколькими ударами кисти блеснувший луч, плывущее облако и, презирая ложь и условность, быстро наносил их на полотно.
Я видел, как он схватил таким образом сверкающий водопад света, брызнувший на белую скалу, и закрепил его с помощью потока желтоватых тонов, - они странным образом передали, во всей его разительности и мимолетности, впечатление от этой неуловимой и ослепительной вспышки света.
В другой раз он набрал полные пригоршни ливня, пронесшегося над морем, и бросил его на полотно. Он написал именно дождь, только дождь, затянувший своей пеленой волны, утесы и небо, - их едва можно было различить за этим потоком.

Мой дорогой друг,
спасибо за Ваше любезное письмо. Я очень рад, что мои картины* Вам нравятся. Хвалебные отзывы от такого человека, как Вы, доставляют мне удовольствие.

*Серия Морских пейзажей из Антиба, представленная Тео Вам Гогом в боковой галерее Буссо-Валадон.

Я созерцаю Вашу картину и чувство радости наполняет мою душу и ничто уже не может меня расстроить.
Каждый раз в свободное время я любуюсь ею, я погружаюсь в этот восторг и чувствую себя великолепно. Первую ночь я почти не спал, всё смотрел на картину.

	

		  Мосье Моне, чье зрение круглый год
		  Направлено к природе неуклонно.
		  Всегда рисуя, в Живерни живет,
		  Неподалеку от Вернона.
	


	

Какие замечательные часы мы провели. Солнце ярко освещало самую прекрасную, с моей точки зрения, картину Моне Поле тюльпанов*. Принц, до своей женитьбы, страстно желал приобрести эту картину. "Но к моей досаде, - говорил он, - это полотно перехватила у меня одна американка, имя которой стало мне с тех пор ненавистно. Через несколько лет я женился на той самой американке и стал владельцем картины!

*Картина Поле тюльпанов завещана Виннареттой Зингер, принцессой Эдмон де Полиньяк, Лувру в 1944 г., теперь находится в Музее д'Орсэ, Париж.

Ужин прошел очень весело, потом мы любовались картинами при вечернем освещении: Мирбо был полон энтузиазма <...> Еще раз мы смотрели картины при свете дня.
В тот раз энтузиазм Мирбо превзошел все границы; <...> тем вечером разговоры об искусстве и литературе заставили меня лечь спать гораздо позже обычного <...> В конце концов, я доволен, что всем нравятся мои картины, а Мирбо - просто фанатик моего искусства.

Я провел неделю на острове Бель-Иль у Моне. Теперь я жду его в гости ко мне на остров Нуармутье; <...> он написал величественные картины, это новая грань его таланта. Полотна Моне ужасны и великолепны... Наш друг Клод - человек необычайно мужественный, и если кто и достоин успеха, так это он.

Господин Моне понял - для того чтобы достичь более верной и волнующей передачи природы, в пейзаже нужно показать не столько основные линии, детали, зелень или местность, сколько момент, выбранный для характеристики данного пейзажа - особое мгновение. Он заметил, что в течение дня один период освещенности длится около тридцати минут. За этот интервал времени в природе устанавливалось гармоничное сочетание света и согласованность движений. Таким образом, нужно было проследить историю этих тридцати минут. Этот метод применим равным образом к пейзажу и к изображению людей. Ибо, в действительности, фигуры людей не что иное, как сочетание тени, света, отблесков, находящихся в постоянном движении и постоянно изменяющихся. Уловив мотив и его мимолетность, он передает на полотно свое первое впечатление.

Я восхищаюсь Вами. Ваше искусство является славой страны и всего времени. Когда я устаю от сегодняшней посредственной литературы и музыки, я обращаю взгляд к живописи, где расцветают Ваши "Кувшинки". Это примиряет меня с нашей эпохой, и я чувствую, что это время станет одним из величайших. Мое восхищение возникло не вчера. Вот уже более двадцати лет я являюсь Вашим поклонником. Еще в лицее я увидел в первый раз выставку Ваших произведений (Волны, бьющиеся о скалы).

Я только что получил два билета на генеральную репетицию пьесы Саши*. Мы завтра же выезжаем вместе с невесткой и надеемся увидеть Вас в театре.

*Пьеса Fаisonis un reve в Парижском театре оперетты. 3 октября 1916

Мой дорогой Саша, меня очень тронуло Ваше письмо и добрые пожелания в мой адрес. Я храню незабываемые впечатления о прекрасных мгновениях, которые мы с Мирбо провели у Вас.

Ну же! Мой дорогой Жеффруа, вот уже целый месяц я жду известия о Вашем приезде ко мне <...> Давайте, сделайте усилие и известите меня о Вашем ближайшем визите, когда Вам это будет удобно. <...> Я получил Вашу статью о моей выставке. Именно Вы находите самые верные слова, и Ваши похвалы доставляют мне неизменное удовольствие <...> Ваш старый друг.

В действительности его искусство не похоже ни на какое другое на протяжении всей истории живописи. Он смог бы оставить потомкам подлинную картину современного мира, если бы продолжил писать людей. Он оставил это ради того, чтобы запечатлеть более сложные, волшебные и запоминающиеся виды природы, в ореоле света <...> Его творчество <...> одновременно откровение и поэма, открывающее целый мир, доселе не видимый никем.

Дорогой друг, как только я получил Вашу книгу,* я сразу же решил Вам написать дружеское посвящение. Без ложной скромности, скажу, что я очень тронут Вашими добрыми словами о моем творчестве и самом себе <...> Я благодарен Вам от всего сердца за то, что Вы рассказали о моей жизни и работе; естественно, я оставляю в стороне все документальные свидетельства, несмотря на тот интерес, который они могут представлять для других. Еще раз спасибо за все прекрасное, что есть в книге.
Ваш старый друг.

*G. Geffroy, Claude Monet, sa vie, son oeuvre, 1922

Дорогой мой друг,
я очень ценю, что Вы такой же великий человек, как и художник. И вот теперь, без моего позволения, Вы бросаете в меня этим чудовищным булыжником света*. Я в растерянности и не знаю, что сказать. Вы отрываете кусочки лазури, чтобы кидать их в головы людей. Было бы глупо благодарить Вас. Луч солнца не благодарят.
Крепко обнимаю Вас".

*Картина Моне, написанная в долине реки Крёз и подаренная Клемансо Скача

Мой дорогой Клемансо, я послал Вам сегодня утром телеграмму, чтобы сообщить о моей радости. И мне бы хотелось выразить Вам свою признательность за то, что Вы сделали для Мане*. Я давно понял, что Вы сразу же откликаетесь на мои просьбы, и благодарю Вас от всего сердца.

*Благодаря вмешательству Клемансо Олимпия была перемещена из Люксембургского музея в Лувр.

Вот, наконец, мой старый друг Клемансо пришел к власти. Какая это для него ответственность. Сможет ли он хорошо выполнять свою работу, несмотря на препятствия, которые будут возникать на его пути. Впрочем, он очень энергичный человек!

Дорогой и великий друг, я заканчиваю два декоративных панно, которые хочу посвятить дню Победы, и прошу Вашего посредничества, чтобы передать их в дар государству. Это то немногое, что я могу сделать в честь праздника Победы <...> Я восхищаюсь Вами и крепко обнимаю

Клемансо остается верным другом и часто приезжает навестить меня. Он считает полезным говорить со мной обо всем, чем очень меня утешает. Какой замечательный человек!

"Мой бедный старый чудак, катаракта поразила Ваши глаза. Такие вещи случаются со многими. В Вашем случае это чувствуется намного острее, потому что Вы исключительный художник. При постоянно ухудшающемся зрении Вы взялись за работу более тяжелую, но прекрасную, чем когда были здоровы. Самое удивительное, что Вам всё удалось. Вот как обстоят Ваши грустные дела.
В Вашей жизни были моменты творческого кризиса и недовольства самим собой, но это привело Вас к триумфу. Сетчатка глаза не выдержала напряжения, и зрение стало ухудшаться. Вы прервали свою работу, когда решили, что зрение потеряно, но потом вернулись к ней наполовину зрячий. Вам удалось создать законченный шедевр (я говорю о панно с облаками) <...> В Ваших последних панно я ясно вижу ту же самую творческую мощь, - возможно, даже на более высоком уровне. Я убежден, что преодолеете все препятствия и удивите нас еще не один раз. Отпустите поводья и пришпорьте судьбу. Мне легче Вам об этом сказать, чем Вам сделать. Но Вы - Моне.

Моне не провозглашал какую-то доктрину. Даже можно сказать, что он отгораживался стеной молчания, чтобы всем было видно, что его свободная и уверенная кисть "умеет" говорить. Его взгляд на мир оставался честным и открытым. Он яростно боролся, чтобы писать то, что он видит и как он видит, выходя за рамки классической школы, до определенного времени направлявшей его кисть.
Подвергаясь суровым гонениям, он иногда сомневался в своих руках, но никогда - в своих глазах. Каждодневные героические усилия развили его мастерство до таких вершин, о которых он и не мечтал. Смерть застала его в момент наивысшего, ни с чем не сравнимого успеха. Он с блеском выиграл спор у тех, кто уготовил ему участь посредственности. Моне обладал необыкновенным зрением. Благодаря чувствительной поверхности сетчатки глаза, отвечающей за сенсорные реакции организма, в картинах рождалась возвышенная гармония, в которой мы находим отражение гармонии Вселенной. Способностью создавать шедевры обладают все великие мастера живописи. Однако в творчестве Моне нас поражает то, что ему подвластны все изменения окружающей природы.
В чем его загадка? Все дело в том, что среди нас нет двух одинаковых людей с одной и той же сетчаткой глаза. У Художника с большой буквы мы можем попросить изобразить мир так, чтобы миропонимание стало доступным людям со средним восприятием цвета. Чудо сетчатки глаза Моне заключается в том, что предмет доступен его восприятию как вблизи, так и издалека. На расстоянии не больше метра от мольберта, среди цветов и оттенков, создаваемых отдельными мазками или наложением красок друг на друга, - во всей этой немыслимой мешанине его видение предмета остается целым...
Глаз направлял движение кисти художника. Моне никогда не брался поучать кого-либо, он просто работал. Он родился художником - вот основная причина, которая неотвратимо побуждала его смотреть все дальше, в самую суть предмета, и увидеть мир, не известный доселе никому.