Луи Леруа (в 1874 году ему было шестьдесят два года) был постоянным сотрудником журнала "Шаривари" и обладал высокой репутацией в мире французского искусства. Как критик искусства, он пользовался большой популярностью за легкость слога в противовес тяжеловесной прозе его коллег.

Развитие печатного дела, особенно применение паровых прессов, изобретение литографии, открывшее возможность выпускать иллюстрированные издания, быстрая и экономичная благодаря железным дорогам система доставки, развитие народного образования (число умеющих читать стало больше, чем за всю историю Франции) привели к бурному росту числа газет и журналов и их тиражей. В 70-х годах XIX века прессу во Франции стали регулярно читать почти два миллиона человек. Не последнюю роль в печатных изданиях занимало искусство, которое французы (особенно парижане) всегда любили. Редакторы газет и журналов постоянно помещали на своих страницах репродукции произведений искусства и критические статьи о Салоне и других выставках.

В апреле 1874 года Леруа посетил выставку "Анонимного товарищества артистов, живописцев, художников, скульпторов, графиков и проч." в ателье Надара, расположенного в доме №35 на бульваре Капуцинок. Эта выставка показалась ему по меньшей мере странной и он решил написать о ней статью, в которой высмеять художников "изобретавших новую живопись", то есть написать фельетон, как бы назвали этот жанр сейчас. Для статьи он придумал интересный ход -изобразил самого себя в компании почтенного художника- академика, Жозефа Винсена, "удостоенного медалями и почестями при многих правительствах". Лейтмотивом статьи стало слово "впечатление" позаимствованное им, видимо, у картины Клода Моне "Впечатление. Восход солнца". Это слово подсказало ему и название статьи "Выставка импрессионистов". Наверное, это название показалось ему более удачным, чем "Выставка анонимного товарищества артистов, живописцев, художников, скульпторов, графиков и проч."

С тех пор художников, выставивших свои картины на бульваре Капуцинок, стали называть "импрессионистами". Через год это имя докатилось даже до Америки, его ввел в оборот писатель Генри Джеймс как слово из лексикона мира искусств. А ведь задумано оно было в качестве уничижительного. Почти все художники, участвующие в этой и последующих подобных выставках, были против этого наименования. Ни в одном из каталогов последующих семи выставок слово "импрессионисты" не упоминалось вообще - на титульном листе значилось просто "Выставка картин". Наверное, единственным, кто был не против этого названия, был Ренуар - уже в 1877 году он убедил своего друга критика Жоржа Ривьера начать издание еженедельника "Импрессионисты" (всего вышло четыре номера).

Итак:

Это был действительно тяжелый день, когда я рискнул посетить выставку на бульваре Капуцинок в компании мсье Жозефа Винсена, пейзажиста, ученика Бертена (академика), удостоенного медалями и почестями при многих правительствах! Он опрометчиво прибыл туда, ничего не подозревая. Он думал, что он увидит живопись, которую он видит повсюду, хорошую и плохую, чуть больше плохой, чуть меньше хорошей. Но живопись не враждебную художественным канонам, преданную формам и уважительную к мастерам. О, форма! О, мастера! Он не хотел от художников больше ничего!

Первый шок Жозеф Винсен получил как только вошел в первую комнату и наткнулся на "Танцовщицу" мсье Ренуара.

- Как жаль, - сказал он мне, - что живописец, который имеет некоторое представление о цвете, не хочет рисовать лучше: ноги его балерины такие же ватные как марля ее юбок.

- Вы слишком строги к нему, - ответил я. - Напротив, рисунок очень лаконичный.

Ученик Бертена, полагая, что я иронизирую, ограничился пожатием плечами, не обеспокоясь каким-либо ответом. Затем, очень спокойно, с самым наивным видом, я подвел его к "Вспаханному полю" мсье Писсарро. При виде столь поразительного пейзажа этот добрый человек решил, что у него запотели очки, и, тщательно протерев их, он снова водрузил очки себе на нос.

- Боже милостивый! - воскликнул он. - Что, собственно, здесь изображено?

- Иней на глубоко вспаханных бороздах, - ответил я.

- Вот это борозды? А вот это иней? Это напоминает мне остатки краски, счищенные с палитры и ровными рядами положенные на грязный холст. Непонятно - где верх, где низ, где передний план, где задний.

- Возможно. Но впечатление-то налицо.

- Впечатление? Чертовски забавное впечатление! О… а это?

- "Сад" мсье Сислея. Я хотел отметить маленькое дерево справа - оно веселое, но впечатление...

- Оставьте меня в покое, с вашим впечатлением... это ни то, ни сё. Так, а здесь "Вид Мелюна" мсье Руара, на котором нечто на воде. Тень на переднем плане, например, действительно очень специфична.

- Это - вибрация тона, которая удивляет Вас.

- Назовите Вы это грязностью тона, я бы понял - О, Коро, Коро, какие преступления совершены вашим именем! Вы были тем, кто ввел в моду этот беспорядок композиции, эти тонкие размывы, эти всплески грязи, против которых любитель живописи восставал в течение тридцати лет и, который он принял только потому, что Вы принудили к этому вашим спокойным упорством. Капля точит камень!

Так бедняга очень мирно прогуливался, и ничего не предвещало инцидента, который стал результатом его посещения этой ужасной выставки. Он даже выдержал, не получив особого вреда, рассматривая "Рыбацкие лодки, покидающие гавань" мсье Клода Моне, возможно потому, что я оторвал его от рассмотрения этой работы прежде, чем маленькие фигуры на переднем плане смогли произвести на него свой вредоносный эффект.

К сожалению, я не был достаточно благоразумен и оставил его слишком надолго перед "Бульваром Капуцинок" того же живописца.

-Эге! - ухмыльнулся он с мефистофельским видом. - Как вам это нравится? Впечатление тут есть, но не пойму, что оно означает! Не будете ли Вы столь любезны объяснить, что это за неисчислимые черные отслаивающиеся выступы в нижней части картины?

- Почему же, это - прогуливающиеся люди, - ответил я.

- Что? Я так выгляжу, когда я прогуливаюсь по бульвару Капуцинок? Кровь и гром! Вы что, смеётесь надо мной?

- Уверяю Вас, мсье Винсен.

- Но те пятна были получены методом, который обычно используется для имитации мрамора: точка здесь, точка там, короткий мазок - старый способ. Это неслыханно, ужасно! Я, наверняка, свихнусь от такой живописи.

Я попытался успокоить его, показывая ему "Канал Сен-Дени" мсье Лепина и "Холмы Монмартра" мсье Отена, оба весьма тонкие тоном; но не тут то было - папашу Винсена остановил "Капуста" мсье Писсарро, мимо которой он проходил. Из красного он стал пунцовым.

- Это - капуста, - сказал я ему мягким убедительным голосом.

- О, негодяи, - это карикатура на капусту! Клянусь, пока жив, я не смогу больше ее есть!

- И все же это - не вина капусты, если живописец…

- Замолчите, или я за себя не ручаюсь.

Внезапно он издал громкий крик после того, как заметил "Дом повешенного" мсье Поля Сезанна. Громадное наложение красок густым слоем этого небольшого шедевра завершило работу, начатую "Бульваром Капуцинок" - папаша Винсен совсем обезумел.

Правда, сначала его помешательство было довольно тихим. Приняв точку зрения импрессионистов, он пытался взглянуть на картины с их позиции.

У Будена есть талант, - заметил он мне перед сценой пляжа этого художника - но зачем от так возится со своими маринами?

- О, Вы считаете его живопись слишком законченной?

- Бесспорно. Теперь возьмите мадемуазель Моризо! Эта молодая леди не интересуется воспроизведением пустяковых деталей. Когда ей необходимо написать руку, она делает столько продольных мазков, сколько пальцев - и дело сделано. Глупцы, которые дотошно выписывают руки, они не понимают смысла импрессионизма, и великий Мане выгонит их из своей республики.

- Вот мсье Ренуар следует правильным путем - нет ничего лишнего в его "Уборщиках урожая". Я мог бы даже сказать что его фигуры...

- ... даже слишком закончены.

- О, мсье Винсен! Но посмотрите на те три полосы цвета, которые, как предполагается, представляют человека посреди пшеницы!

- Даже две слишком много - одной вполне было бы достаточно.

Я поглядел на ученика Бертена. Его лицо стало бордовым. Катастрофа казалась мне неминуемой. И все это из-за мсье Моне, внесшего последнюю каплю.

- А! Это он и есть! - воскликнул он, стоя перед номером 98.- Я узнаю его! Ну! Любимчик папаши Винсена! Что изображено на этом холсте? Посмотри-ка в каталог.

- "Впечатление. Восход солнца".

- Я так и знал! Я только что сказал себе: "Раз я нахожусь под впечатлением, тут непременно должно быть "Впечатление"". Но какая свобода! Какое воздушное мастерство! В наброске для комнатных обоев и то больше законченности, чем в этом морском пейзаже!"

Напрасно я стремился восстановить его уходящий рассудок... ужас сковал его. "Прачка" мсье Дега вызвала крики восхищения. Сам Сислей казался ему аффективным и утонченным. Чтобы потворствовать его безумию и из опасения раздражить его, я искал то, что было бы терпимо среди картин импрессионистов, и я признал без особого труда, что хлеб, виноград и стул "Завтрака" мсье Моне могут служить примером хорошей живописи. Но папаша Винсен отклонил это предложение.

- Нет, нет! - кричал он. - Моне здесь изменяет себе. Он служит ложным богам. Слишком законченно, слишком законченно! Вот лучше посмотрите на "Современную Олимпию"! Давайте поговорим о ней! Вот это здорово сделано.

- Увы, посмотрите на это! Женщина завернута в тюль, и негритянская девочка удаляет эту последнюю завесу, чтобы представить её во всем уродстве колдовскому пристальному взгляду коричневого мужчины. Вы помните "Олимпию" мсье Мане? Это было шедевром рисунка, точности, законченности, по сравнению с мсье Сезанном.

Наконец чаша терпения переполнилась. Папаша Винсен подошел к муниципальному охраннику, следящему за всеми этими сокровищами, чтобы представить его в качестве портрета, и начал к моему удовольствию очень решительную критику:

- Неужели ли он уродлив? - воскликнул он, пожимая плечами. - У него два глаза... и нос... и рот! Но импрессионисты не снизошли бы до такой детализации. Пустая трата средств, Моне сделал бы из этих излишеств двадцать муниципальных охранников!

- Пожалуйста, продолжайте движение! - сказал "портрет".

- Вы слышите - он даже говорит! Бедный дурак, который намалевал его, должно быть, потратил много времени на это!

И чтобы добавить соответствующей серьезности своей теории эстетики, папаша Винсен начал танцевать танец скальпа перед изумленным охранником, крича сдавленным голосом: - Хей-хо! Я - впечатление на марше, я - мстящая шпатель, я - Бульвар Капуцинок Моне, я - Дом повешенного и Современная Олимпия Сезанна. Хей-хо! Хей-хо!